я, короче, не знаю, чья там очередь. Хима говорила, что моя. я отписался, my job here is done >D

Наруто ненавидел февраль.
Он вообще терпеть не мог зиму и все, что с ней связано. А эту зиму он не любил особенно – ничего хорошего эти три почти ушедших месяца ему не принесли. Но февраль его выводил особенно самим фактом существования праздника, который Узумаки всю свою жизнь считал как минимум – наивным, как максимум – идиотским. Как же красные фразы в духе «с любимыми каждый день праздник»? Если каждый день, зачем выделять один какой-то конкретный? О, Наруто знал зачем – чтобы позлить таких вот одиночек, как он и ему подобные. Мол, смотрите и молча завидуйте нашему счастью. Узумаки не завидовал. Он тихо бесился, потому что никакого желания, кроме как разбрасывать вокруг мебель, слащавые парочки не вызывали.
Лучше способа отвлечь себя от всей этой мути, чем уехать куда-нибудь подальше, Наруто не придумал. А уж то, что лучшие друзья милостиво согласились составить ему компанию, только играло ему на руку.
Проснувшись и безжалостно проспав, Узумаки понял, что на сегодня пошлет и университет, и все прочие дела. Видимо, верно угадав его настроение, Кушина не стала даже задавать вопросов – только заглянула в комнату и негромко произнесла «Завтрак на столе», после чего ушла по каким-то своим, неведомым Наруто, делам. Отца, как всегда, не было, и дом остался в его полном распоряжении до самого вечера, чем Узумаки бессовестно воспользовался. Не хотелось делать абсолютно ничего, поэтому когда в середине дня ему совершенно неожиданно сообщили о внеплановой вечеринке за городом, Наруто ухватился за эту возможность, как за спасательный круг. Обзвонить друзей и уговорить их труда не составило – хотя Саске что-то там пробормотал про «середину рабочей недели», но Узумаки, как всегда, пропустил это мимо ушей.
Машину пришлось временно конфисковать у отца. Была бы воля самого Наруто, он бы скорее выбрал привычный и уже застоявшийся в гараже байк, но вряд ли бы на нем уместились четыре человека (а если бы и уместились, комфорта было бы мало). Поэтому, не озаботившись тем, чтобы спросить разрешения, Узумаки взял ключи от новенькой, совсем недавно купленной Селики, и вышел из дома.
Прежде, чем отправляться на непосредственное место сбора, пришлось попетлять по Токио, тщательно объезжая все пробки, чтобы собрать золотую компанию «форевер элоун». Впрочем, чем больше народу было в салоне машины, тем веселее становилось, так что настроение Наруто, как обычно бывало у него, если рядом были друзья, потеплело на десяток-другой градусов. Даже 14-ое февраля уже не казалось таким унылым, как прежде. А уж выехав на загородную трассу, Узумаки вообще, наконец-то, почувствовал себя человеком, вдавливая педаль газа почти до упора.
Обстановку несколько портила плохая, но, в общем-то, типичная для конца февраля погода. Небо стремительно темнело, затягиваясь тяжелыми грозовыми тучами. Бросив взгляд в сторону горизонта, где уже была видна серая полоса дождя, Наруто присвистнул:
- Ничего себе. Погодка прямо-таки располагает к пикнику на свежем воздухе.
Раскат грома, вторивший его словам, подтвердил все сказанное.
- Надеюсь, все взяли зонтики, - хмыкнул Узумаки.
Машин на трассе было немного, и чем дальше они ехали, тем меньше их становилось. Впрочем, заметил это Наруто, когда было уже слишком поздно. Шоссе перекрыли несколько автомобилей – черных, ничем непримечательных, кроме очевидной дороговизны. На полицию это совершенно было непохоже, да и не стала бы полиция останавливать их вот таким вот способом. Скорее по-тихому бы позвонили и попросили развернуться обратно, дабы не поднимать шумиху и не создавать проблем репутации мэра и шефа токийской полиции.
- Какого черта? – риторически спросил Наруто, пытаясь разглядеть лица людей, выходивших из машин. Впрочем, тщетно – никто из них знаком Узумаки не был. Переглянувшись с друзьями, парень понял, что те тоже были не особо в курсе.
Не было ощущения паники, страха или волнения, хотя, казалось бы, пора было бы начать волноваться. Но в этот момент Наруто ощущал только раздражение от того, что вся складывающаяся ситуация была ему совершенно непонятна.